— Вроде того. Но это долгая история.

— Ну так начинайте, — буркнул я.

Он кивнул, задумчиво почесывая щена между ушей.

— С самого основания Белого Совета… нет, раньше, с того времени, как первые чародеи собрались, чтобы сложить Законы Магии, всегда находился кто-нибудь, желавший это уничтожить. Вампиры, например. Ну, и фэйре время от времени вступали с нами в разлад. Да и среди самих чародеев всегда отыщутся такие, которые считают, что мир куда приятнее без Белого Совета.

— Тю, — заметил я. — Даже представить себе не могу, чтобы такое пришло в голову кому-то из чародеев.

Голос Эбинизера сделался резче, холоднее.

— Ты не знаешь, что говоришь, парень. Не знаешь, что говоришь. На моем веку несколько раз случались времена и места, где одни эти слова могли стоить тебе жизни.

— Ну да… Моя жизнь в опасности… кто бы мог подумать. Кстати, с чего это вас прозвали Черным Посохом? — спросил я, и тут меня осенило. — Это не кличка, — задохнулся я. — Никакая не кличка. Это титул.

— Титул, — признал он. — Вынужденная мера. Время от времени Белый Совет оказывается связанным собственными законами, в то время как враги его не стесняют себя ничем. Поэтому создали особое ведомство. С особым положением в Совете. Одному чародею, и только одному дана свобода определять, в каких случаях Законы извращены и обернуты против Совета.

Мгновение я молча смотрел на него.

— И это после всего того, что вы мне говорили о магии… Что она истекает из жизни. Из самых сокровенных сердечных желаний. Что на нас лежит ответственность использовать ее мудро — черт, что мы сами должны быть мудрыми, и добрыми, и достойными, чтобы данные нам силы действовали во благо. И это вы научили меня всему этому. А теперь вы говорите мне, что все это не значит ровным счетом ни гроша. Что все это время вы обладали лицензией на убийство.

Морщины на лице у старика сделались еще глубже и горше. Он кивнул.

— Убивать. Порабощать. Вторгаться в мысли других смертных. Искать знания и силы за пределами Внешних Врат. Превращать других. Плыть против течения времени.

— Так вы мокрушник Белого Совета, — сказал я. — При всей их болтовне насчет справедливого и мудрого использования магии, когда Законы Магии им мешают, они пользуются услугами убийцы. И вы им эти услуги оказываете.

Он промолчал.

— Вы убиваете людей.

— Да, — лицо Эбинизера казалось высеченным из камня, а голос звучал негромко, но хрипло. — Когда другого выбора нет. Когда на чашу весов положены жизни. Когда бездействие равно… — он оборвал фразу и стиснул зубы. — Я не хотел этого. И сейчас не хочу. Но когда приходится, я действую.

— Как в Касаверде, — предположил я. — Вы разрушили цитадель Ортеги, когда он бежал с нашей дуэли.

— Да, — кивнул он, продолжая глядеть в огонь, сквозь огонь. — При нападении на Архангельск Ортега убил больше чародеев Белого Совета, чем любой другой враг за нашу историю, — голос его дрогнул на мгновение. — Он убил Семена. Моего друга. А потом явился сюда и попытался убить тебя, Хосс. И наверняка вернулся бы еще довершить начатое — как только оправился бы от ран. Поэтому я нанес удар по Касаверде. Убил его самого и почти две сотни его личных вассалов. И в доме вместе с ними погибло еще около сотни человек. Слуги. Почитатели. Пища.

Мне сделалось дурно.

— Вы сказали мне, это будет в новостях. Я думал, может, это Совет. Или что вы проделали все это, не убив никого, кроме вампиров. Позже у меня было время подумать об этом, но… но мне хотелось верить, что вы сделали все, что правильно.

— То, что правильно, — вздохнул старик, — и то, что необходимо. И не всегда одно равняется другому.

— Касаверде не единственное, что вы сделали необходимого, — сказал я. — Ведь правда?

— Касаверде, — неохотно выдавил из себя Эбинизер. — Тунгуска. Новый Мадрид. Кракатау. Еще дюжина случаев. Видит Бог, не меньше дюжины.

Долгое мгновение я молча смотрел на него.

— Вы говорили мне, что Совет определил меня к вам потому, что хотел вам досадить. Но это не так. Никто не пошлет опасного преступника жить с палачом, если хочет реабилитировать первого.

Он кивнул.

— Мне приказали наблюдать за тобой. И убить, как только ты выкажешь хотя бы намек на непокорность.

— Убить меня, — я устало потер глаза. Удары сердца отдавались в руке все болезненнее. — Насколько я помню, я вел себя с вами непокорно не раз, и не два.

— Вел, — кивнул он.

— Тогда почему вы не убили меня?

— Иегосафат, парень. Что смысла в праве игнорировать волю Совета, если ты им не пользуешься? — Он тряхнул головой, и лицо его на мгновение осветилось усталой улыбкой. — Ты же не виноват в том, что тебя растил этот сукин сын, ДюМорн. Ты был бессловесным, озлобленным, запуганным мальчишкой, ты обладал черт-те какой сильной магией. Но это не означало же, что тебя обязательно убивать. Мне дали право судить. Я им воспользовался. Им не понравилось то, как я им воспользовался, но я это сделал.

Я смотрел на него в упор.

— Вы не рассказали мне чего-то еще.

Минуту он молчал. И вторую. Только когда пауза затянулась почти до невозможности, он, наконец, открыл рот.

— Совет знал, что ты сын Маргарет ЛеФей. Они знали, что она одна из тех чародеев, которые обернули законы Совета против него. Помимо всего прочего, ее обвиняли в нарушении Первого Закона, и она имела… скажем так, не очень достойные контакты с различными существами и компаниями сомнительной репутацией. Стражи имели приказ задержать ее при встрече. Стоило бы ей предстать перед Советом, и ее допросили бы и казнили на месте.

— Мне говорили, она умерла родами, — сказал я.

— Так и было, — подтвердил Эбинизер. — Не знаю, по какой причине, но она отвернулась от своей предыдущей компании — включая Джастина ДюМорна. С этого момента она нигде не могла считать себя в безопасности. Она скрывалась от своих бывших союзников и Стражей примерно два года. И от меня скрывалась. Я тоже имел приказ на ее счет.

Я смотрел на него с болью, как завороженный.

— И что случилось?

— Она познакомилась с твоим отцом. Смертным. Лишенным власти, лишенным влияния, лишенным средств. Но с душой, каких я редко встречал. Я верю в то, что она полюбила его. Но в ночь, когда ты родился, один из ее бывших союзников нашел ее и отомстил за измену, — он посмотрел на меня в упор. — Он использовал для этого энтропийное проклятие. Ритуальное энтропийное проклятие.

На мгновение шок буквально парализовал меня.

— Лорд Рейт, — прошептал я.

— Да.

— Он убил мою мать.

— Он, — подтвердил Эбинизер.

— Боже… Вы… вы уверены?

— Он змей, — сказал Эбинизер. — Но я уверен в этом настолько, насколько вообще возможно.

Пульсирующая боль расползалась по руке, и свет в комнате становился то ярче, то темнее в ритм с ней.

— Моя мать. И ведь он стоял в трех футах от меня. Он убил мою мать, — старая, детская боль — пустота, одиночество, отцовские невзгоды — разгорелась с новой силой, застелив глаза багровой пеленой. Источник этой боли… по крайней мере, большей части ее, наконец открылся мне. И наконец-то я знал, куда наносить удар. И уж наверняка убил бы как можно мучительнее. Все как-то разом отошло на второй план — все, кроме необходимости отомстить. Кроме справедливой мести за смерть матери маленького ребенка. Моей матери. Меня начало трясти, и я знал, что рассудок мой вот-вот не выдержит этого чудовищного давления.

— Хосс, — произнес Эбинизер. — Полегче, мальчик.

— Убью его, — прошептал я. — Убью гада.

— Нет, — возразил Эбинизер. — Тебе нужна передышка, парень. Сам подумай.

Я уже начал копить энергию.

— Убью его. Убью. С потрохами. Чтоб ничего от гада не осталось.

— Гарри, — рявкнул Эбинизер. — Гарри, успокойся. Тебе не совладать с такой энергией. Ты сам прежде погибнешь, если попытаешься.

Что ж, на это мне было тоже наплевать. Очень уж хорошей казалась эта энергия. Слишком сильной. Я хотел этого. Я хотел, чтобы Рейт заплатил за все. Я хотел, чтобы он мучился, визжал, а потом умер за все, что сделал со мной. И у меня хватало сил, чтобы так и вышло. У меня хватало сил и решимости обрушить на него такую волну магии, чтобы от него и следа не осталось. Я заставлю его ползать червяком и молить меня о снисхождении, прежде чем я разорву его на клочки. Ничего меньшего он не заслужил. Я…