Мой желудок болезненно сжался от отвращения.

— Вы хотите сказать, он кормился собственными… — я даже договорить не смог.

— Хотите более подробного описания? Это совершенно традиционный способ утверждения статуса в семьях Белой Коллегии.

Я поежился и покосился на портрет матери.

— Господи. Гадость какая.

Томас кивнул.

— Лара одна из самых талантливых и умных людей, с какими мне доводилось встречаться. Но в его присутствии она превращается в покорную собачку. Он полностью подчинил ее своей воле. Заставил выполнять все свои прихоти — более того, молить о них. Я не хочу, чтобы это же случилось с Инари. Особенно теперь, когда она может зажить собственной жизнью.

Я нахмурился.

— Почему он тогда не проделал того же с вами? Не заставил стать такими же, как они?

Томас поморщился.

— Его вкусы не заходят так далеко.

— Спасибо и на том, пожалуй, — заметил я.

— Не совсем. Он не хочет, чтобы я мешался у него под ногами. Он разделается со мной — это всего лишь вопрос времени. Все его сыновья до единого погибли при подозрительных обстоятельствах, не позволяющих доказать его причастность к этому. Я первый из его потомков мужского пола, доживший до такого возраста. Отчасти благодаря вам, — он зажмурился. — Отчасти благодаря Жюстине.

— Блин-тарарам, — пробормотал я. Очень уж странно все оборачивалось. — Постойте, дайте мне разобраться. Вы хотите, чтобы я помог вам спасти девочку, сверг жестокого тирана и защитил невинных от угрожающей им черной магии. И вы хотите всего этого от меня на том основании, что вы мой пропавший сводный брат, которому нужна джентльменская помощь в борьбе за правое дело — так?

Он снова поморщился.

— Более-менее… только мелодрамы поменьше.

— Нет, право же, вы надо мной смеетесь. Если это розыгрыш, то неважный.

— Отдайте мне должное, Дрезден, — вздохнул он. — Уж чего-чего, а разыгрывать я умею. Будь на вашем месте кто другой, я бы придумал историю получше.

— Забудьте, — сказал я. — Будь вы со мной откровенны с самого начала, может, я и помог бы. Но вся эта чушь насчет моей матери — это уже чересчур.

— Она и моя мать, — возразил он. — Ну же, Гарри, вы ведь и сами знаете, что она не чиста как свежевыпавший снег. Я знаю, за последние годы вам стало известно кое-что. Она была ведьма, опасная как черт-те что, и водилась с разными дурными личностями. В том числе с моим отцом.

— Врете, — зарычал я. — Как вы мне это докажете, а?

— А что вас убедит? — спросил он. — Доказательства хороши для тех, кто мыслит логично, а вы в настоящий момент на такого не очень похожи.

Злость немного отпустила меня. Все-таки, маловато я отдохнул — и усталость мешала мне подогревать ее как следует. Все тело болело. Я сполз по стене и остался в сидячем положении. Я потер глаза.

— Все равно, чушь какая-то. С какой-это стати ей было якшаться с вашим папашей?

— Бог ее знает, — сказал Томас. — Все, что мне известно — это что у них были какие-то общие дела. А потом это переросло в нечто другое. Отец пытался оставить ее при себе, но она оказалась сильнее, не поддалась полностью его чарам. Она сбежала от него, когда мне не исполнилось еще пяти. Насколько мне удалось узнать, она познакомилась с вашим отцом спустя год после этого. Еще будучи в бегах.

— В бегах? От кого?

Он пожал плечами.

— От моего отца, возможно. Или от кого-то еще из Коллегий. Или от вашего Совета. Не знаю. Она впуталась в какое-то нехорошее дело и хотела выбраться из этого. Кто бы ни участвовал в этом с ней, они не хотели отпускать ее. По крайней мере, живой, — он развел руки ладонями вверх. — Это почти все, что мне самому известно, Гарри. Я пытался откопать все, что вообще о ней известно. Но кто захочет говорить со мной?

Как-то неприятно начало жечь мои веки, а в груди заныло. Я поднял взгляд на портрет матери. Даже на картине видно было, как бьет из нее жизненная сила, сколько этой жизни заключено в ней самой и в окружающей ее ауре. Только сам я этого узнать не успел. Она умерла в родильной палате.

Черт подрал, неужели Томас говорил мне правду? Это могло бы объяснить, например, почему Белый Совет следит за мной так, словно я сам Люцифер в новом поколении. Но тогда мне пришлось бы признать, что моя мать была вовлечена в грязные дела. Очень грязные дела, какими бы именно они ни были.

А еще это означало бы, что я не совсем один на этом белом свете. Что у меня есть хоть какая-то семья. Родная кровь.

От этой мысли в груди заныло еще сильнее. В детстве я мог часами фантазировать о том, как бы все было, отыщись вдруг моя семья. Братья, сестры, заботливые родители, бабушки-дедушки, кузины-кузены, дядьки-тетки… как у всех остальных. Люди, которые держатся вместе, что бы ни случилось, потому что на то они и есть, семьи. Те, кто примет меня, кто обрадуются мне, может, будут даже гордиться мной и желать моего общества.

Со времени смерти моего отца я ни разу не праздновал Рождества — очень уж болезненно это было. Черт, да и до сих пор болезненно.

Но если у меня все-таки обнаружилась бы семья, все могло еще измениться.

Я поднял взгляд. Лицо Томаса всегда было трудно прочесть, но я увидел в нем еще одно отражение меня самого. Должно быть, он думал примерно так же, как я. Наверное, ему бывает так же одиноко, как мне. Как знать, может, он тоже мечтал о семье, которая не будет манипулировать им, держать его под контролем, не будет просто пытаться убить его.

Но я сдержал себя прежде, чем успел развить эту мысль. Очень уж далеко она могла завести меня, а в таком щекотливом вопросе это было просто опасно. Часть меня ужасно хотела поверить Томасу. Ну очень хотела.

Поэтому я не мог позволить себе рисковать.

— Я не лгу вам, — произнес он, помолчав.

Странно, но я даже сумел ответить ему спокойным, даже мягким голосом:

— Докажите.

— Как? — спросил он. Голос его звучал устало. — Как, черт подери, вы хотите, чтобы я доказал вам?

— Посмотрите на меня.

Он застыл, упершись взглядом в пол у моих ног.

— Я не… Я не уверен, что этим можно достичь чего-либо, Гарри.

— О'кей, — сказал я, делая попытку встать. — Так как мне пройти к машине?

— Постойте, — он поднял руку. — Ладно, — он поморщился. — Ох, надеялся я, что обойдется без этого. Не знаю, что вы там увидите… Не знаю, сможете ли вы после этого относиться ко мне по-прежнему.

— Ерунда, — отмахнулся я. — Только нам лучше сесть.

— Сколько времени это займет?

— Несколько секунд, — ответил я. — Хотя покажется, что дольше.

Он кивнул. Мы уселись на пол в паре футов друг от друга — у стены под портретом моей матери. Томас сделал глубокий вдох и поднял свои серые глаза на меня.

Глаза — окна в душу. Нет, буквально. Чей угодно взгляд в упор заставляет вас почувствовать вас себя довольно неуютно. Не верите — попробуйте сами: загляните в глаза совершенно незнакомому человеку и не отводите взгляда до тех пор, пока не почувствуете, как подаются барьеры между вами, заставляя вас неловко умолкнуть, а сердца — забиться чаще. Глаза многое рассказывают о человеке. Они отображают эмоции, намекают на то, какие мысли роятся за ними. Едва ли не первое, что мы учимся распознавать в младенчестве — это глаза тех, кто заботится о нас. С колыбели мы знаем, насколько важны они для нас.

Для чародеев вроде меня эффект от взгляда в глаза кому-либо еще сильнее; он даже опасен. Взгляд в глаза рассказывает мне все о человеке, о его сути. Я вижу это с такой ясностью, такой отчетливостью, что оно навеки запечатлевается словно выжженное у меня в голове. Я вижу тех, с кем встречаюсь взглядом, насквозь, до последнего донца — и они видят меня точно так же. При этом невозможно скрыть что-либо, невозможно обмануть. Ну, конечно, я не вижу все до единой мысли, все до единого воспоминания — но я вижу нагую душу, нагие эмоции, и они говорят мне все о том, с кем и с чем я имею дело. Не самый тонкий инструмент, но более чем достаточный для того, чтобы понять, искренен со мной Томас или нет.