И — словно этого было недостаточно — проклятие соткалось, наконец, окончательно и с воем вынырнуло из ночи, целясь в Инари.

У меня оставались считанные секунды, чтобы спасти ей жизнь. Я ринулся на вампира, представил себе зависшую в дюйме от его зубов невидимую банку из-под пива и со всей силы врезал по этой воображаемой банке пяткой. Конечно, куда мне со своей силой тягаться со сверхсилой вампира. Однако даже вампир, способный с разбега пробиться сквозь кирпичную стену, весит ровно столько, сколько положено иссохшему трупу — и к тому же атака моя явно застала его врасплох. Удар получился что надо. Законы физики сработали на отлично, и вампир со злобным шипением отлетел в сторону.

Я схватил Инари за правую руку своей левой. Тут такая штука: энергия истекает из тела с правой его стороны. Левая же сторона энергию поглощает. Я напряг все свои чувства и ощутил, как пикирует на Инари сгусток темной энергии. Он ударил в нее мгновением спустя, но я успел уже подготовиться и усилием воли перехватил эту гадость прежде, чем она успела причинить ей вред.

Острая боль пронзила мою левую ладонь. Энергия оказалась холодной — нет, не просто холодной, ледяной. Она была скользкая, тошнотворная, словно вырвалась из какого-то огромного подземного моря. Стоило ей коснуться меня, как голова моя едва не взорвалась от непередаваемого ужаса. Энергия, сама магия, ее соткавшая, показались мне какими-то… неправильными. Изначально, насквозь, до ужаса неправильными.

С тех пор, как я занялся магическими делами, я полагал, что любая магия происходит от жизни, что питающая ее энергия сродни электричеству, или природному газу, или, там, урану — подобно им она заряжена пользой, добром а уж применить ее можно по-разному. Нет, я искренне верил в то, что любая магия изначально положительна.

Я заблуждался.

Возможно, это справедливо по отношению к моей магии. Но эта магия была совсем другой. Она имела единственную цель — разрушение. Сеять страх, боль, смерть. Я чувствовал, как эта энергия льется в меня из запястья Инари, и она причиняла мне такую боль, что я не нахожу слов… да что там слов, даже мыслей, способных передать ее. Она рвала меня изнутри, словно в поисках слабого места в моей обороне, она сгущалась во мне, словно готовясь к чему-то…

Я сопротивлялся ей. Все это заняло, должно быть, какую-то долю мгновения, но мне стоило еще больших усилий вырвать эту черную энергию из себя и отшвырнуть в сторону. Я оказался сильнее. И все же, отбрасывая ее от себя, я ощутил вдруг приступ ужаса: мне показалось, что от меня оторвалось что-то, что короткое соприкосновение с этой гадостью пометило меня на всю жизнь.

Или изменило.

Я услышал собственный вопль — не от страха или злости, но от боли. Я выбросил правую руку в сторону, и невидимый клубок черной энергии, вырвавшись из нее, ударил в вампира, только-только поднявшегося на ноги и изготовившегося к новой атаке на меня. Он даже глазом не моргнул, из чего я заключил, что он этого проклятия не ощущал.

Тем большим сюрпризом для него стал предмет, обрушившийся на него прямо сверху. Все произошло почти мгновенно, быстрее, чем успел запечатлеть глаз: удар, короткий, захлебнувшийся вопль, а потом вампир уже валялся на земле, распластавшись на ней словно пришпиленная к картонке бабочка. Только руки и ноги слабо подергивались еще некоторое время. Грудная клетка и ключицы у него были расплющены в хлам.

Цельнозамороженной индюшачьей тушей. Хорошей, футов на двадцать.

Птичка, должно быть, упала с пролетавшего в небе самолета, вне сомнения притянутая на цель проклятием. Ко времени приземления она набрала скорость пушечного ядра, да и твердостью ненамного ему уступала. Из расплющенной груди вампира торчали замороженные голяшки с концами, обернутыми веселенькой красной фольгой.

Вампир захрипел и дернулся еще раз.

Из индейки со звоном вывалился и скатился на землю будильник.

На мгновение все застыли, потрясенно глядя на это чудо. Что ни говорите, а зрелище дистанционно управляемого снаряда из замороженной индейки увидишь нечасто — даже если ты почти бессмертная тварь из Небывальщины.

— Следующим номером моей программы, — прохрипел я в наступившей потрясенной тишине, — будет наковальня.

И драка вспыхнула с новой силой.

Инари, стоя на коленях, кричала от боли. Лара Рейт подняла Томасов пистолетик и разрядила его в Одноухого. Почему-то она целилась в его ноги. Я попытался было помочь ей, однако рукопашная с вампирами из Черной отличается-таки от обычной драки, и мне не стоило об этом забывать.

Вампир, которого я оглушил в первые мгновения поединка, с размаху врезал мне кулаком по плечу. Удар пришелся по касательной, и мне удалось немного ослабить его, крутанувшись на пятках, и все же силы его хватило на то, чтобы сшибить меня с ног. Я больно ободрался о камни, но это тревожило меня меньше всего. Ну, до поры, до времени, конечно. Падение оглушило меня на какую-то секунду, но все же оглушило.

Вампир перешагнул через меня и навалился на Инари. Костлявой рукой он бесцеремонно схватил ее за волосы и сунул лицом в асфальт, открыв шею. А потом он пригнулся к ней.

— Прочь от нее! — зарычал Томас. Опираясь на здоровую ногу и руку, он привстал и свободной рукой схватил вампира за ногу. Рывок — и вампир полетел на землю. Впрочем, он тут же опомнился и, изогнувшись словно страдающая артритом змея, сцепился с Томасом.

Это была уже драка так драка — без всякого там сюсюканья, без правил. Черный вампир схватил Томаса за горло и попытался оторвать ему голову. Томас извернулся и дважды перекатился по земле, удерживая Черного за руки и не давая тому окончательно сомкнуть их у него на шее.

И тут Томас начал меняться.

По части драматизма это уступало, конечно, вампирам Красной Коллегии, под внешне обычной человеческой плотью которых таилось поистине демоническое обличье. Нет, все происходило гораздо скромнее. Вокруг него, казалось, соткался холодный ветер. Черты лица его сделались резче: скулы острее, глаза глубже, лицо худощавее. Кожа приобрела чуть глянцеватый лоск, засияв как жемчужина в лунном свете. Глаза тоже изменились. Зрачки его сделались холодно-серебристого цвета, а потом и вовсе побелели.

Бросаясь вперед, он замысловато выругался — у него и голос изменился. Не сильно, но изменился. Он сделался более хищным, а главное, даже отдаленно не напоминал больше человеческий. Смертельно раненный Томас обрушился на Черных живым орудием убийства. Резким движением он оторвал руки вампира от своего горла, повернулся так, чтобы здоровая нога его оказалась под вампиром, и швырнул его в кирпичную стену ближнего здания.

Столкновение вышло что надо. Вампир врезался в стену, расшвыряв облако кирпичных осколков, и, оглушенный, мешком повалился на землю. Впрочем, не прошло и секунды, как он пошевелился и сделал попытку встать. Томас передернул плечами, словно собираясь подняться и продолжать драку, но тут энергия, питавшая его превращение и боевой дух, явно иссякла.

Он обмяк и повалился на асфальт; лицо его снова утратило всякое выражение, а белые глаза снова потемнели.

Лара Рейт держалась пока молодцом. Ветер распахнул ее легкий шелковой халатик, открывая взгляду живописное сочетание черных кружев и бледной плоти — каким-то непостижимым образом вполне даже сочетавшихся с зажатым в ее руке пистолетом. Одноухий валялся на боку. Из простреленных коленей и лодыжек торчали осколки кости — Лара Рейт все-таки умела стрелять метко. Он сделал попытку приподняться на руке, протягивая другую к жертве, и Лара выстрелила еще раз. Локоть одноухого разлетелся облачком ошметков истлевшей одежды и плоти, а также осколков кости. Вампир повалился обратно.

Лара всадила пулю в его левый глаз. Вонь стояла тошнотворная. Лара чуть повела стволом в сторону, прицелившись в оставшийся целым глаз.

— Этим меня не убить, — прохрипела противная тварь.

— Мне этого и не надо, — невозмутимо ответила Лара. — Достаточно лишить тебя подвижности на время.